Никто не знал ее настоящего имени, да и, по правде сказать, вряд ли оно у нее когда-нибудь было. Женщины, увидев ее впервые, восклицали:
— Какая прелестная собачка! Поди сюда, песик. Как тебя зовут?
Случалось, что в разных корпусах ее называли по-разному. Однако чаще всего ее почему-то крестили Дамкой или Милкой. Она отзывалась на все клички. Работы у Дамки были по горло. Она сама установила для себя круг обязанностей по Дому отдыха.
Рабочий день Дамки начинался с самого раннего утра. Чуть свет она появлялась неизвестно откуда — никто не знал, где она спит, — и торопливо, озабоченно обегала свою территорию, проверяя, все ли в порядке. Если во время этой контрольной пробежки появлялся на крыльце человек, которому не спалось на новом месте, Дамка деликатно приближалась к нему, гостеприимно помахивая хвостом. Она делала это не для себя, а для него, чтобы показать ему, что он не одинок в этот ранний час.
Человек радовался собаке, присаживался подле нее на корточки и произносил какую-нибудь чепуху, вроде:
— Ну, здравствуй, Барбос. Как живешь, миляга?
Потом принимался слишком сильно чесать ей бок, чего, в общем, Дамка терпеть не могла: в этом месте у нее уже была натерта мозоль. Но Дамка заметила, что людям нравится делать это, и стойко переносила неприятное ощущение. Потом другой новичок стоял у калитки, а кладовщик Коротков объяснял ему:
— Пойдете прямо, потом у водокачки возьмете правее, обогнете голубую дачу, подниметесь на пригорок, повернете налево руку... Да нет, заблудитесь, вам не запомнить. Погодите, вот Кабыздох вас проводит.
— Но откуда же он знает, что мне надо на почту? — спрашивал отдыхающий.
— Он все знает. Такая паршивая собака, от нее ничего не скроешь. Вы только станьте на ту тропинку и возьмите в руки письмо, она, зараза, сразу поймет, что вам на почту.
История обостренных отношений Короткова с Дамкой была несложной. Возле кухни стояла ее миска, в которую повар два раза в день выливал остатки еды. Против этого нормированного расхода продуктов Коротков не возражал. Но помимо того всякий отдыхающий считал своим долгом трижды в день, выходя из столовой, прихватить что-нибудь для собаки. Сердце буквально сжималось у Короткова, когда он наблюдал эту картину. Уходили харчи, годные для кормления его поросенка.
По вечерам Дамка приглашала на пир собак со всего поселка, и это окончательно выводило Короткова из себя. И тогда Коротков решил избавиться от собаки. Выбрав для очередной поездки на базу ненастный день в конце осени, он повез с собой Дамку на электричке за восемьдесят километров.
В городе на шумном перекрестке кладовщик внезапно рванулся в сторону и повис на подножке проходящего трамвая. Дамка на мгновение замерла, увидев Короткова исчезающим в вагоне, затем ринулась за трамваем прямо по мостовой.
В первую секунду она легко догнала вагон, набиравший скорость на повороте, и побежала вровень с площадкой, весело-беспокойно задрав голову и стараясь превратить все это в игру, в шутку. Но скоро Дамка отстала и потерялась, из виду.
Прошло полгода. И вот однажды, первого числа, часов в десять утра, как раз после завтрака, группа отдыхающих новичков вышла из ворот, направляясь к озеру на лыжах. Никто не знал дороги, спросили у проходившего мимо кладовщика, как ближе всего пройти к Щучьему. Кладовщик начал объяснять:
— Подниметесь на эту горку, обогнете пожарку, свернете направо...
Вдруг он замер, устремив глаза в одну точку. На ближайшем пригорке стояла Дамка, изготовившись вести людей к озеру.
— Дамка! — сказал кладовщик, забыв на секунду, что ее зовут Кабыздохом.
Собака подбежала к нему, повизгивая от радости, что вот наконец он нашёлся. Хотя это стоило ей ужасных трудов и мученья, но она отыскала его, и теперь никуда от себя не отпустит. Потом она обнюхала деловито всех новичков, помотала своим грязным, обтрепанным хвостом и приступила к исполнению служебных обязанностей — повела их к Щучьему озеру.
(По И. Меттеру)