Кто на сайте?Сейчас на сайте находятся:
2 гостей
Краткие новости
|
|
|
|
Европейский и американский подходы к обеспечению безопасности
|
Европейский и американский подходы к обеспечению безопасности
1. Внутренняя логика американского внешнеполитического курса
2. Логика многостороннего взаимодействия Европы
1. Внутренняя логика американского внешнеполитического курса
Внутренняя логика американского внешнеполитического опыта и, естественно, внешнеполитического курса, как его важнейшего результата, изначально формировалась на специфическом сочетании эмпирического опыта и секулярной теологии, то есть идеологического компонента. Унилатерализм как внешнеполитическая концепция в его американском проявлении - это результат, говоря словами Артура Шлезингера, «спора насчет эксперимента и судьбы» , спора, который велся прагматиками, отвергавшими, подобно Уильяму Джеймсу, монизм и декларировавшим эмпирический подход к мировым делам и сторонниками мессианского, провиденциалистского взгляда на американскую роль в мире.
Из чего проистекала и на чем основывалась такая двойственность исходных предпосылок американской традиции внешней политики?
Распространенный взгляд на природу внешней политики США заключается в том, что ее характер объясняют через сформулированную еще пуританскими духовными вождями идею особой миссии Америки в мировой истории. Американцы, чье мировоззрение формировалось под влиянием кальвинизма, провозгласили себя нацией-спасительницей еще в ХVIII столетии, что нашло свое отражение, например, в теологии провиденционализма Дж. Эдвардса. «Никогда на земле, - утверждал в этой связи Т. Принс, - не было народа, который по своей истории так напоминал бы древних израильтян, как народ Новой Англии» .
Пуритане и другие пионеры надеялись найти в Америке «обетованную землю» для повторения истории Ветхого завета. Они проводили прямую аналогию между своим собственным переселением в Северную Америку и легендарным переселением избранного народа из «падшего Египта» и изображали Америку как «обетованную землю», якобы специально избранную самим Богом для воссоздания «Града на Холме» в пример всем другим народам мира. Обосновывая тезис о том, что Америка занимает исключительное место в мировой истории, Т. Джефферсон в 1785 г. предлагал изобразить на государственной печати США сынов Израиля, идущих вслед за лучом солнца.
С завоеванием независимости вера в особое предназначение Америки стала важнейшим компонентом формирующегося американского национализма. Молодая республика рассматривалась как эксперимент, призванный создать новые институты для коренной перестройки и переделки мировой истории. Почти все «отцы-основатели» были глубоко убеждены в том, что Америке уготовлена особая судьба, особая божественная миссия. При этом реализация особой миссии Америки предполагала, по мнению основателей американской государственности, опору на реалистичную и сугубо прагматичную политику, диктовалась необходимостью государства руководствоваться специфическими национальными интересами. «Ни в одной нации, - отмечал Джордж Вашингтон, - доверие не должно простираться дальше пределов ее интереса» .
Отцы-основатели США полагали, что международный порядок зависит от сохранения баланса между противоположными национальными интересами. Однако из этого отнюдь не следует, что родоначальники американской государственности являлись одновременно провозвестниками идеи многосторонности в международных отношениях. Отцы-основатели видели в сохранении сложившегося на тот момент баланса международных, в частности европейских сил, определенную гарантию сохранения еще не устоявшейся самостоятельности молодой республики. «Никогда не может соответствовать нашим интересам, - писал Дж. Адамс, - перспектива объединения с Францией в деле уничтожения Англии... С другой стороны, мы совершенно не обязаны объединяться с Британией в попытках чрезмерного унижения Франции» .
Если мессианство выступало в качестве политической доктрины молодого государства, то латерализм, вырастая из политической тактики, постепенно все более и более приобретал черты государственной политической стратегии. Наблюдая за перипетиями европейского политического соперничества начала ХIХ века, Т. Джефферсон писал в 1802 г.: «мы должны занять такое положение между двумя соперничающими нациями (Англией и Францией - Ю.Н.), чтобы, оставаясь не вовлеченными до тех пор, пока необходимость не заставит нас сделать это, мы могли бы в итоге присоединиться к противнику того, кто поставил нас перед такой необходимостью» .
В середине XIX века была предпринята попытка обосновать идею о миссии Америки руководить миром и ее превосходстве в т.н. доктрине «явного предначертания» (manifest destiny), синтезировавшей специфические американские религиозные, политические (идеологический компонент), а также экономические идеи (прагматический компонент). Смысл данной концепции состоял в обещании свободы, демократии, материального достатка и т.д. не только самим американцам, но и представителям других народов в самых отдаленных уголках земного шара, в том случае, если они будут готовы принять американские ценности.
В «Доктрине Монро», провозглашенной в 1823 г., обосновывались притязания на главенствующее и руководящее положение США в Западном полушарии. Рассматривая Латинскую Америку как своего рода «естественный апендикс» Северной Америки, Вашингтон сделал принцип «приоритета» США в делах Западного полушария своей официальной позицией.
Значительную роль в укреплении теории «явного предначертания» сыграло усиление экономического национализма американской буржуазии в конце XIX - начале XX в., вызванного тем, что последняя поставила перед собой задачу найти пути решения проблем бурно развивающейся промышленности и сельского хозяйства посредством расширения экспорта. В частности, многие говорили о необходимости усиления американской мощи на том основании, будто она служит делу расширения границ «свободного рынка» и, стало быть, самой свободы. Идея американской экспансии как средства распространения принципов свободы и демократии не только объединяла «экономические и философские силы, создавшие империю, - писал историк У. Уильямс, - но также породила психологический настрой, который сами участники движения быстро окрестили как «явное предначертание» Америки вести и реформировать мир» .
В новейшее время универсалистские, миссионерские, а также экспансионистские компоненты доктрины американской миссии отчетливо прослеживаются как в убежденности американцев в превосходстве общественно-политических институтов и морально-этических ценностей США, в совершенстве «американской системы» и непогрешимости американской внешней политики, в многочисленных общественно-исторических концепциях, изображающих США в качестве образца для всех других народов, так и в программных документах и конкретных политических действиях, правящих кругов страны.
Наиболее концентрированное выражение подобные установки нашли в лозунге «американского века», сформулированном в середине 40-х гг. ХХ столетия газетным магнатом Г. Льюсом. Он утверждал, что «XX в. должен стать в значительной степени американским веком».
После Второй мировой войны, превратившись в самую могущественную страну западного мира, правящие круги США поставили перед собой задачу претворить в жизнь лозунг «американского века», перестроить мир по американскому образцу. Уже 19 декабря 1945 г. в своем выступлении в Белом доме президент США Г. Трумэн заявил: «Хотим мы этого или нет, но мы должны признать, что одержанная нами победа возложила на американский народ бремя ответственности за дальнейшее руководство миром».
Определяя задачи американской внешней политики, следующий президент США, Д. Эйзенхауэр говорил в том же духе: «Постоянной базой руководства миром ради достижения человеческих устремлений - мира и справедливости в условиях свободы должны быть Соединенные Штаты» .
Идея исключительности и особой американской миссии в мировой истории в качестве важнейших компонентов идеологического обоснования внешнеполитического курса в той или иной степени и различных масштабах использовался всеми администрациями США. Однако в силу целого комплекса причин использование этих установок приобрело беспрецедентные масштабы в первый срок пребывания у власти Р. Рейгана. Рейган с самого начала претендовал на некое «моральное перевооружение мира», утверждая, что Америке предназначено руководить миром и даже спасти «больное человечество» от якобы грозящих ему опасностей. В целом, рейгановская администрация в качестве первостепенной цели внешнеполитической стратегии выдвинула «воссоздание американской гегемонии во всей ее прежней мощи», восстановление роли США как лидера «свободного мира». Подобные установки в той или иной форме сохранилась во внешнеполитической стратегии Вашингтона и после окончания «холодной войны».
Оценивая доводы относительно лидирующей роли США, необходимо обратить внимание на весьма важное, с точки зрения автора, обстоятельство, в известной мере объясняющее внутренние мотивы развития идеи и практики американского внешнеполитического курса. Американское государство с самого начала своего существования выступало одновременно не только результатом, но и инструментом, и мощным стимулятором расширения и утверждения западной рационалистической цивилизации. Америка вобрала в себя и довела до логического завершения важнейшие системообразующие компоненты, ценности, нормы и мировоззренческие установки этой цивилизации. Поэтому нельзя не согласиться с доводами американских консерваторов, например того же Р. Кейгана, когда они говорят о том, что комбинация экономической мощи и политической воли в сочетании с военно-техническим превосходством обрекают США на лидерство в мировых делах - нравится это кому-то или нет . Как ни парадоксально это звучит, но особое положение Америки в мире способствует формированию особой национальной политики.
Возражения, и вполне обоснованные, начинаются тогда, когда США демонстративно игнорируют интересы других государств и основополагающие, базовые нормы международного права, такие, как принцип суверенного равенства государств и невмешательства в их внутренние дела - все это не может не вести к распаду существующих международных институтов (в том числе тех, в создании которых непосредственное участие принимали Соединенные Штаты) и, в конечном итоге, к подрыву международных позиций самих США. Как сказал президент РФ В.В. Путин, выступая на 43-й Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности 10 февраля 2007 года, «однополярный мир...это мир одного хозяина, одного суверена. И это в конечном итоге губительно не только для всех, кто находится в рамках этой системы, но и для самого суверена, потому что разрушает его изнутри» .
С распадом СССР, означавшем уход с мировой авансцены одного из центров двухполюсного миропорядка, на передний план выдвинулся вопрос о том, какой вид примет конфигурация геополитических сил в мировом сообществе. Часть американской интеллектуальной и политической элиты поспешила сделать вывод о наступлении однополярного мирового порядка, приходе эры господства единственной сверхдержавы - США. Их оппоненты в Соединенных Штатах, напротив, отмечают, что стратегия сдерживания второй половины ХХ столетия сочетала в себе элементы диалога и силовых действий, в то время как предложенная после 1991 г. стратегия «американского лидерства» основана исключительно на силовом доминировании и в этом смысле ориентирована на ложные приоритеты .
В этом контексте интерес представляют рассуждения 3. Бжезинского. В получившей широкую известность книге «Великая шахматная доска (господство Америки и его геостратегические императивы)» красной нитью проходит мысль о могуществе, глобальности, совершенстве, незаменимости США в деле руководства современным миром. В трактовке Бжезинского Евразия выступает на мировой арене как аналог «шахматной доски», на которой идет борьба за мировое господство. Если последнюю половину второго тысячелетия преобладающие позиции в мировых делах занимали евразийские государства, то сегодня в Евразии руководящую роль играет неевразийское государство, т.е. США. Согласно Бжезинскому, поражение и развал Советского Союза стали финальным аккордом в быстром вознесении на пьедестал державы Западного полушария (в противовес Евразии - Ю.Н.) - Соединенных Штатов - в качестве единственной и действительно первой подлинно глобальной державы» . Однако, задается вопросом З. Бжезинский, сможет ли Америка воспрепятствовать появлению на международной арене доминирующей и антагонистичной евразийской державы? От решения этой проблемы зависит ее способность осуществлять свое мировое господство. Поэтому США должны создать стабильное равновесие на континенте, где они выступают в качестве политического арбитра .
С точкой зрения З. Бжезинского перекликаются рассуждения другого видного американского исследователя - С. Хантингтона, утверждавшего, что
«в мире, где не будет главенства Соединенных Штатов, будет больше насилия и беспорядка и меньше демократии и экономического роста, чем в мире, где Соединенные Штаты продолжают больше влиять на решение глобальных вопросов, чем какая-либо другая страна» .
Смысл этих и подобных им рассуждений заключается в том, что для Соединенных Штатов жизненно важно, чтобы на политической арене не возник соперник, способный господствовать в Евразии, да и во всем мире, и, следовательно, бросающий вызов Америке. В противном случае, предупреждает 3. Бжезинский, нас ожидает общая международная нестабильность. Дело представляется таким образом, что американское превосходство «породило новый международный порядок, который не только копирует, но и воспроизводит за рубежом многие черты американской системы» .
О влиянии и популярности идеи однополярного миропорядка и односторонних действий Вашингтона свидетельствует то, что ее приняла и пытается реализовать на практике значительная часть государственных деятелей США. Насколько обоснованным был выбор данной политической парадигмы?
Т.А. Шаклеина полагает, что существуют определенные основания говорить об американском лидерстве применительно к периоду 1991-2001 годов - до террористических актов. Аргументы эти основаны на учете факторов «внутреннего» порядка, а именно - стремлении и способности Америки. Во-первых, отмечает она, с завершением биполярной конфронтации объективно восторжествовали американская модель развития, американские ценности и американская политика. Во-вторых, Вашингтон возглавил модификацию мирового порядка, в то время как другие державы почти не оказывали на него влияния. Помимо этого США взяли на себя роль главного «миротворца» (бывшая Югославия) и «устроителя судеб» неблагополучных стран (Гаити и Сомали). Они бросили немалые людские и материальные ресурсы для урегулирования некоторых острейших международных ситуаций. Наконец, Америка открыто объявила о готовности и желании «без ограничений и препятствий осуществить свою историческую миссию по преобразованию мира», то есть взять на себя ответственность и бремя мирорегулирования .
Однако, начиная с 1999 года, после того, как Белый дом осуществил военные действия против Югославии без санкции ООН, усилилась критика США со стороны европейских держав, выросли антиамериканские настроения в мире. «Официальная риторика американского руководства о политике США по распространению демократии в мире, - отмечает Т.А. Шаклеина, - вступила в противоречие с их унилатерализмом, нарушением международного права, двойными стандартами, опасной приверженностью военной силе» . Таким образом, к концу правления администрации Клинтона, несмотря на имевшийся внутренний потенциал для глобального лидерства, не только не произошло легитимизации «лидерства» Соединенных Штатов, но начался процесс сокращения возможностей для этого.
Особенно выраженный характер практика односторонних действий приобрела после прихода к руководству США республиканских консерваторов.
Реванш американского консерватизма, ставшего доминирующей силой в американской политике последней четверти XX века, имел далеко идущие последствия для внешнеполитического курса Соединенных Штатов.
Еще до прихода к власти в 2001 г. Дж. Буша-мл. консерваторы сумели одержать ряд важных политических побед, которые имели огромные последствия для американской внешней политики. Среди них - срыв ратификации Договора о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний (ДВЗЯИ) в сенате США (октябрь 1999 г.) и принятие закона о национальной противоракетной обороне (июль 1999 г.). Однако в полной мере реализовать свои доктринальные внешнеполитические установки американские консерваторы смогли лишь после прихода к власти Дж. Буша-младшего.
В платформе республиканской партии на выборах 2000 г. было однозначно заявлено, что главным средством достижения целей США на международной арене станут «мощные вооруженные силы»; что же касается международных организаций, то отношение к ним у авторов республиканской платформы было, по меньшей мере, снисходительным: «международные организации могут служить делу мира, но они не должны использоваться ни в качестве альтернативы принципиальному американскому лидерству, ни как вето на него» ..
Заявленный односторонний подход к международным делам нашел свое отражение уже в первых шагах администрации Дж. Буша-мл.: США объявили о выходе из Договора по ПРО и Киотского протокола, декларировали свою незаинтересованность в ратификации ДВЗЯИ, а также об отказе присоединиться к юрисдикции Международного уголовного суда.
События 11 сентября 2001 г. были восприняты американской администрацией и близкими к ней консервативными кругами как еще одно подтверждение необходимости и неизбежности односторонних американских действий. В «Стратегии национальной безопасности Соединенных Штатов Америки», принятой в 2002 г., утверждалось, что Америке брошен вызов глобальных масштабов, ответ на который потребует глобальных же по размаху - и превентивных - действий американской стороны. Первым примером практической реализации положений данной концепции стала агрессия против Ирака. Что касается отдельных региональных направлений внешней политики США, то здесь Белый дом также взял курс на проведение односторонних мер - при полном одобрении со стороны консервативного истэблишмента.
Однако со времени вторжения коалиционных сил, ведомых США, в Ирак, международная ситуация заметно осложнилась. Не нашли подтверждения прогнозы о «стабильной однополярности» и позитивном воздействии «демократической сверхдержавы» на мировое развитие. Своеобразный политико-военный кризис, в котором оказались США в Ираке, и заметное обострение внутренних американских дискуссий по иракской проблеме дают основания думать об ограниченности возможностей силового регулирования.
Актуальные тенденции мирового развития, как полагают критики американского внешнеполитического курса, являют собой дальнейшую деградацию американоцентричной системы институционального сотрудничества. С момента прихода к власти республиканская администрация была озабочена стремлением к максимальной независимости в сфере внешней политики, что принимало форму односторонних, не согласованных с европейскими союзниками действий («Самое худшее, что мы можем сделать, это позволить коалиции определять нашу миссию», Д. Рамсфилд). Положение в мире после начала операции США в Афганистане стало характеризоваться Белым Домом как «гипероднополярность». Еще более отчетливой эта тенденция стала после событий 11 сентября 2001 года.
В военно-политической стратегии администрации Дж. Буша явственно просматриваются черты «политики гегемона», хотя возможности ее долгосрочной реализации, сопутствующие этому процессу обстоятельства и последствия не до конца просчитаны. Можно полагать, что американское руководство не представляет нюансы различий между политикой «гегемонии» и «лидерства», хотя инстинктивно восприимчиво именно к первой модели.
Наиболее реалистичными являются мнения тех специалистов, которые считают, что Америка должна стремиться не к гегемонии, а к «оптимальному» лидерству, позволяющему ей одновременно сохранять статус великой державы и экономить собственные ресурсы. Институционализация данного вида лидерства должна осуществляться в рамках коллективного регулирования политико-военными процессами совместно с европейскими государствами (формирование «коалиций желающих», Р. Хаас), среди которых фактический статус США будет наивысшим («первые среди лучших»).
2. Логика многостороннего взаимодействия Европы
Объединенная Европа в лице Евросоюза, даже, несмотря на то, что его «интегрированная субъектность» как политического игрока еще не окончательно определена, с полным основанием должна быть причислена к числу международных игроков глобального масштаба .
Наряду с мощным экономическим потенциалом (численность населения, объем ВВП, темпы экономического роста, объем внешней торговли и др.) важнейшим элементом лидерского потенциала объединенной Европы является ее культурно-политическое влияние, масштабы которого имеют общемировой характер и значение. Опыт мировых войн ХХ столетия, и явившиеся в определенной мере их следствием интеграционные процессы на европейском континенте, способствовали формированию в современной Европе уникальной политической культуры, базирующейся на принципах политической толерантности, ориентированной на концепции гражданских и политических прав человека и «мультикультурного мира», все части которого a priory равноценны. Понятие «европейских ценностей» интегрирует представления о необходимости мирного разрешения споров путем переговоров, обеспечения экономической и политической стабильности на основе общественной солидарности, поддержание дружественного и безопасного внешнего окружения.
Следует подчеркнуть, что на внутриполитическом уровне общеевропейские ценности формально разделяются всеми членами Евросоюза, они, говоря словами британского исследователя Дж. Линдли-Френча, являются «сущностью Европы», основой ее «фундаментальной моральности» . Именно они служат ведущим мотивом, инициирующим и в значительной мере поддерживающим развитие общей внешней политики на уровне Европейского Союза.
Оценивая внешнеполитический аспект влияния общеевропейских ценностей, следует подчеркнуть, что культура и этика международного взаимодействия, формировавшегося и развивавшегося на их основе, способствовали реализации целой серии масштабных подвижек в международных отношениях, первой в ряду которых стало подписание в 1975 году Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Можно с полным основанием говорить о том, что именно этот политико-правовой документ заложил основу и сыграл ключевую роль в трансформации мировой политики начала 90-х годов ХХ столетия.
Логика многостороннего взаимодействия, подготовки и выработки решений на их основе находит свое проявление в весьма эффективном использовании Европейским Союзом в международных делах своего организационного ресурса, определяемого широким участием европейских стран в региональных и общемировых экономических, политических, гуманитарных, правовых и др. структурах. Представители Евросоюза активно включены в деятельность самых престижных международных органов - от саммитов «большой восьмерки» до Регионального форума АСЕАН по вопросам безопасности. Кроме того, ЕС успешно работает в рамках глобальных и региональных соглашений по вопросам торговли, инвестиций, энергетики и энергетической безопасности, защиты окружающей среды, борьбы с терроризмом и др.
Отечественный исследователь М. Троицкий, например, обращает внимание на тот факт, что влияние ЕС на мировой арене основано не столько на полномочиях и возможностях формальных внешнеполитических институтов, сколько на привлекательности европейских ценностей гуманизма и свободы, образе «интеграционного гуру», программах экономической помощи и торговых преференций для стран - соседей объединенной Европы. Сегодня Евросоюз обладает значительным потенциалом «мягкого» лидерства, указывает Троицкий, который - при наличии определенного уровня взаимопонимания с Вашингтоном - может дополнять «жесткий» военно-политический и бескомпромиссный идеологический ресурс Соединенных Штатов .
Приоритетная роль Евросоюза в правозащитной активности позволяет ему в случае необходимости эффективно использовать этот фактор в продвижении своих внешнеполитических интересов. Такая организация как Совет Европы, тон в которой задают именно страны Евросоюза, приобрела роль наиболее влиятельной правозащитной организации, нормы которой европейцы стремятся распространить на все мировое сообщество. Сам факт размещения в Европе Международного суда ООН, Международного трибунала ООН по бывшей Югославии, Международного уголовного суда, Европейского суда по правам человека и др. является признанием высокого авторитета именно европейской политико-правовой традиции.
В мировой политике Евросоюз вырабатывает уникальный стиль лидерства, в долгосрочной перспективе, возможно, способный не уступать по эффективности американскому. Этот политический стиль отличают как сильные, так и слабые стороны.
Цели политики ЕС рассчитаны в большей мере на долгосрочную перспективу, и в меньшей - на получение скорого выигрыша. Однако именно это позволяет Евросоюзу оперативно корректировать методы их достижения. Если США проецируют свое влияние прямолинейно и непосредственно при помощи силы, то страны ЕС пытаются воздействовать на международные отношения, отдавая приоритет косвенным инструментам: организационно-политическим, экономическим, культурным, правовым, др.
Стратегия «мягкого европейского лидерства» вызывает гораздо меньшее сопротивление международной среды и сопряжена с меньшим риском от попыток его нейтрализовать. Выбор именно данной стратегии в известной степени определяется спецификой сложившейся во второй половине прошлого столетия «новой стратегической культуры». Однако главная причина кроется, скорее, в «неполной» международно-политической субъектности Евросоюза.
Главная проблема заключается в том, что наиболее мощные и влиятельные страны Европы хотя и вынужденные учитывать точку зрения континентальных интеграционных институтов, все же склонны к ведению самостоятельной политики. Механизмы Общей внешней политики и политики в области безопасности (ОВПБ) предусмотренные Маастрихтским договором 1992 года оказываются недостаточны для проведения единых внешнеполитических действий европейских стран. Подтверждением этому стали, в частности, глубокие разногласия в связи с политикой США и Великобритании в отношении Ирака (2003-2004 гг.).
Ориентируясь на лидирующие позиции в международных делах, Евросоюз, тем не менее, испытывает все более и более серьезные затруднения в использовании имеющихся в его распоряжении организационно-политических ресурсов.
Основная проблема связана со сложностью процесса принятия согласованных решений по политическим вопросам, в ходе которого необходимо достижение консенсуса всех входящих в ЕС национальных государств. Еще одной острой темой являются противоречия в позициях межгосударственных (Совет министров ЕС) и наднациональных (Еврокомиссия) институтов - с одной стороны и наиболее влиятельных членов Европейского Союза - с другой. Эти противоречия касаются как сферы внешней деятельности (где они выступают отражением различий внешнеполитических позиций отдельных стран), так и тематики текущего реформирования самого Евросоюза.
Расхождения между странами ЕС обнаруживаются как по вопросам, касающимся общих подходов к внешней политике, так и по конкретным международным проблемам. Если Франция и ФРГ выступают наиболее активными сторонниками усиления координации внешнеполитической деятельности стран ЕС, то Великобритания чаще всего выказывает весьма сдержанное отношение к общей внешней политике, всячески опасаясь противопоставления собственной позиции устремлениям США.
Расклад мнений внутри ЕС резко осложнился после приема в 2004 г. в состав Евросоюза новых членов, которые в своей политике безопасности стали более ориентироваться на Вашингтон, чем на Париж или Берлин . К тому же следует отметить, что в вопросах военного строительства центрально- и восточноевропейские страны значительно более ориентированы на участие в военном сотрудничестве в рамках НАТО, нежели в рамках ЕС.
Германия предполагает максимально приблизить к себе Польшу, Чехию, Венгрию и страны Балтии. Франция всячески поддерживает Румынию. Однако представляется, что европейцы напрасно рассчитывают на осуществление своего влияния в странах Восточной Европы посредством использования механизмов НАТО, ибо, оказавшись в организации, эти страны становятся не частными союзниками западноевропейцев, а объектами влияния США. Европейские члены НАТО не спешат вкладывать необходимые средства в модернизацию армий восточноевропейских стран, чаще речь идет о создании объектов военной инфраструктуры и т.д. Только США в состоянии направить огромные суммы на усовершенствование военно-технической базы армий новых членов организации. Вот почему страны Восточной Европы ускользают из зоны влияния западноевропейских членов НАТО и становятся политическими партнерами США .
В своей внешней политике и оценках глобальных угроз Евросоюз близок США. Однако особенности политической природы объединенной Европы, ее геополитическая специфика и особенности экономических устремлений определяют значимые различия международных стратегий Брюсселя и Вашингтона.
Военно-политическое измерение является третьим, после политического и экономического, фактором, определяющим лидерский потенциал объединенной Европы. Здесь мы наблюдаем трехуровневую структуру: Евросоюз, НАТО, и, собственно, национальные государства.
Военно-политический потенциал Евросоюза не представляется масштабным, даже в случае сложения всех военно-организационных и материально-технических ресурсов европейских стран. В сфере развития военных возможностей ЕС единственным значительным шагом явился проект создания Европейских сил быстрого реагирования (ЕСБР), инициированный в 1999 году. Однако политические противоречия между участниками проекта, а также сложности с финансированием не позволили достичь заявленной цели. В текущем (2007) году ставится задача частичной реализации проекта, а его фактическое завершение - в 2010 году.
На сегодняшний день максимально действенное военно-политическое влияние ЕС может оказывать посредством координации усилий своих членов только в рамках Североатлантического Альянса. Однако это требует выполнения процедур согласования военных решений с высшими органами НАТО, решающее слово в которых остается за США. Согласно договоренностей, достигнутых в 2003 году , НАТО взяло на себя обязательство обеспечить ЕС доступ к своим оперативным ресурсам в случаях, когда оно само (а фактически - Соединенные Штаты. - Ю.Н.) по тем или иным причинам воздерживается от проведения военных операций, но последние будут проводиться под эгидой Евросоюза . Теоретически военно-силовые возможности Евросоюза для проведения международно-политических акций в соответствии с собственной стратегией возросли, однако они могут быть использованы только в случае достижения консенсуса с руководством США. Таким образом, «привязка» оборонных возможностей Евросоюза к военным ресурсам Соединенных Штатов существенно ограничивает уровень «степеней свободы» ЕС при принятии военно-политических решений.
Что же касается военных ресурсов отдельных стран-членов Евросоюза, то здесь мы наблюдаем следующую картину. Великобритания и Франция являются потенциальными обладателями ядерного оружия. Германия (наряду с Великобританией и Францией), а также Испания и Италия располагают наиболее эффективными на европейском континенте обычными вооруженными силами. Тем не менее, национальные военные потенциалы ни одной из европейских стран не позволяют ей претендовать на глобальное лидерство, прежде всего в силу относительно незначительного (по сравнению с национальными ВВП) уровня военных бюджетов.
2.3. Расхождение «стратегических культур» США и Европы: мифы и реальность
Различия в «стратегических» (Р. Кейган) культурах, то есть в глубоко укорененных в общественно-политическом сознании США и европейских стран представлениях о путях и средствах реализации базовых социальных ценностей во внешней политике, определяют их разногласия по ряду центральных вопросов мировой политики. Как европейское, так и американское общества отличают глубокая приверженность либеральным ценностям и демократическим институтам, Америка и Европа в равной мере заинтересованы в их всемерном распространении и утверждении. Тем не менее, для каждой из сторон характерны различные представления об оптимальных и допустимых стратегиях, трансформирующих общие социальные ценности во внешнеполитические цели, задачи и действия.
Для США приоритетом является то, как тот или иной аспект международных отношений связан с национальными интересами и национальной безопасностью. Как считает Т. Арзаманова (Центр по изучению проблем европейской безопасности, ИНИОН РАН), «США... никогда не были принуждаемы самой жизнью к ведению совместной политики, а потому кооперативная традиция не стала неотъемлемой составляющей американской внешней политики и политики безопасности» . По ее мнению, события 11 сентября 2001 г. парадоксально способствовали усилению американского внешнеполитического курса, поскольку де-факто США отказались от услуг НАТО в проведении антитеррористической операции, а европейцы продемонстрировали неспособность внести достаточный вклад в обеспечение безопасности США.
События 11 сентября 2001 г. были восприняты американской администрацией и близкими к ней консервативными кругами как еще одно подтверждение необходимости и неизбежности односторонних действий и повлекли за собой изменение алгоритма американского поведения в трансатлантических отношениях, - если раньше США выступали своеобразным гарантом безопасности европейских стран в противостоянии с СССР и его союзниками, то после 2001 года они были вынуждены сосредоточиться в первую очередь на решении вопросов собственной безопасности и обеспечения своих жизненно важных интересов.
Следует отметить, что США справедливо и точно увидели основную угрозу национальной и международной безопасности в росте экстремизма и террористических движений. Эту угрозу в Америке обоснованно воспринимают как реальную, непосредственную, все более острую и требующую немедленных и решительных действий по ее нейтрализации. В «Стратегии национальной безопасности Соединенных Штатов Америки», принятой ровно через год после трагедии 11 сентября, было заявлено, что Америке брошен вызов глобальных масштабов, ответ на который потребует глобальных по размаху - и превентивных - действий американской стороны. Р. Хаас характеризовал изменения парадигмы американской внешней политики после сентябрьских событий 2001 года следующим образом: «на смену соперничеству и конфликту между великими державами, многие столетия составлявшему главную историческую динамику, внезапно пришел мир, в котором главной угрозой для Соединенных Штатов была не соперничающая великая держава, но глобальный беспорядок и разложение...» .
В этой ситуации США не склонны «терпеть опасность рядом с собой» и стремятся найти однозначное, четко просчитываемое решение для решительного устранения возникшей угрозы. По мнению американцев, способность Евросоюза согласованно реагировать на угрозы, так или иначе связанные с международным терроризмом, в обозримой перспективе будет оставаться относительно невысокой. Такой же может оказаться и готовность ЕС солидарно выступать с Вашингтоном в борьбе с терроризмом военными методами. Опираясь на свой военный потенциал и экономическую мощь, несопоставимые с европейскими, США, перед вызовом собственной безопасности, пытаются принимать решения в одиночку, лишь подключая, по мере необходимости, к своим действиям союзников.
В этой связи следует отметить, что некоторые американские эксперты, близкие к влиятельным правоконсервативным кругам, уже давно выступают за уход США из Европы. «Пришло время Соединенным Штатам вывести войска из Европы и позволить европейцам урегулировать балканскую и тому подобные частные проблемы, в то время как Соединенные Штаты направят свое внимание на защиту своих глобальных геополитических интересов за пределами Европы, - пишет ведущий сотрудник института КАТО К. Лейн, - Становится все более очевидным, что Соединенные Штаты и Европа обречены на все большее политическое и стратегическое расхождение» . Справедливости ради следует отметить, что настроения подобного рода пока не стали господствующими в Вашингтоне, однако за последние годы отношение американской элиты к Североатлантическому альянсу явно охладело.
По мнению американской стороны, НАТО не сумело необходимым образом адаптироваться к новым реалиям, возникшим в мире после окончания биполярного противостояния, кроме этого после трагических событий сентября 2001 г. США ожидали от Альянса не столько проявления солидарности на уровне политических деклараций, сколько реальной военной помощи в проведении антитеррористической операции.
В связи с новыми геополитическими целями у США появилась заинтересованность в трансформации НАТО, то есть придании Альянсу нового качества. Показательными в этом смысле является выступление влиятельного американского сенатора Р. Лугара в Брюсселе 19 января 2002 г.: «Реалии таковы, что ... наш альянс все еще будет рассматриваться как неудачный - именно так, неудачный - если только он не будет преобразован в новую важную силу в войне с терроризмом» .
Претензии США к Североатлантическому альянсу сводились к тому, что последний продемонстрировал свою неспособность существенно увеличить военные возможности европейских союзников, отмечает отечественный исследователь В.И. Батюк , а также предотвратить формирование сепаратных западноевропейских военных структур и трансформироваться в соответствии с новыми реалиями, вызовами и угрозами.
У нынешней американской администрацией, как полагает В.И. Батюк, были три альтернативных варианта европейской военной политики:
- реализация курса, намеченного в рамках «Инициативы оборонных возможностей» и заключавшегося в «подтягивании» всех членов альянса до американского военно-технического уровня;
- полный вывод американских войск из Европы и выход из НАТО;
- выработка нового внешнеполитического курса, представлявшего из себя нечто среднее между указанными выше крайними позициями.
Представляется, США избрали последний вариант, а именно: американцы остаются в Европе, но при этом подход официального Вашингтона к европейским союзникам будет в значительной мере строиться по принципу «coalitions of the willing and able» («коалиций желающих и могущих»).
Представляется, что чрезмерно переоценивать уровень принципиальных расхождений в рамках трансатлантического союза не следует: вызовы безопасности для США и их европейских союзников отнюдь не являются различными, порождающими разность интересов и целей, а скорее влияют на выбор различных способов решения проблем. Как отмечалось в докладе независимой исследовательской группы Совета по внешней политике (Г.Киссинджер, Л. Саммерс, Б. Скоукрофт, С. Уолт и др.) в отношениях США и Европы преобладает консенсус относительно вызовов тем принципам, на которых эти отношения строятся (терроризм, авторитаризм, распространение оружия массового поражения и т.д.) и многовекторной стратегии их нейтрализации.
Американцы, например, не отказываются от тех возможностей европейских союзников (военных, технических, информационных и т.д.), которые могут принести реальную пользу в борьбе с новыми угрозами, прежде всего терроризмом и распространением ОМУ, а также в ходе проведения операций по кризисному реагированию, ликвидации чрезвычайных ситуаций и т.д.
США выступают за осуществление широкой передачи военных технологий своим союзникам по НАТО, поскольку европейцы, как и прежде, отстают от Соединенных Штатов по многим показателям, особенно таким, как разведка и электронные средства управления, а последних пытаются убедить в необходимости согласиться принять новое определение задач Альянса в сфере безопасности. Формально Вашингтон демонстрирует положительное отношение к созданию системы безопасности в рамках ЕС, очевидно надеясь привязать будущие европейские силы к своим глобальным планам и нейтрализовать разногласия с Евросоюзом. При этом не исключено, что американцы все чаще и чаще будут прибегать к односторонним действиям или действовать в рамках создаваемых ими для решения специальных задач коалиций. Такой подход позволит США не только уйти от необходимости согласовывать с союзниками по Альянсу собственные оценки потенциальных рисков (тем более, в ситуациях, когда не выработана единая система критериев), но и избегать в дальнейшем всевозможных бюрократических процедур и технических проволочек, неизбежных при принятии решений в соответствии с европейской моделью.
Американцы заинтересованы в сохранении и наращивании своего влияния в Европе еще и потому, что правительства ряда европейских государств не расположены увеличивать долю своих оборонных расходов (не менее чем до 3% ВВП). Этот факт усиливает критику Вашингтоном европейского военного потенциала, неадаптированного, по мнению американцев, для решения задач современной войны, а европейских военных бюджетов - как не соответствующих современным военным потребностям. В исследовании Центра стратегических и международных исследований отмечалось по этому поводу: «Трансатлантический разрыв существует не в сфере основных технологий; он скорее наблюдается в сфере интеграции этих технологий в подходящие оборонные программы» .
Американское оборонное ведомство неоднократно заявляло, что у Европы нет войск, отвечающих современным требованиям безопасности, и отсутствуют средства на их создание. В этой связи все более реалистичной становится реализация прогноза, сделанного несколько лет назад заведующим кафедрой по вопросам европейской безопасности корпорации РЭНД С. Ларраби . По его мнению, в ближайшем будущем НАТО может приобрести вид трехступенчатой пирамиды, верх которой займут США и несколько европейских стран, потенциально способных брать на себя военное урегулирование кризисов. На втором уровне будут сосредоточены государства, обладающие военно-техническим потенциалом, рассчитанным на цели и условия холодной войны. Третий уровень составят новые члены НАТО, чей военный потенциал в наименьшей степени отвечает запросам сегодняшнего дня.
Какие выводы правомерно сделать на основании вышеизложенного?
Этапы развития американо-европейских отношений в военно-политической сфере на рубеже ХХ - ХХI столетий следует рассматривать в контексте специфической логики взаимоотношений, а именно - сочетания конфликтов и согласия, их постоянного присутствия в объединении, и постоянного меняющегося соотношения.
В ситуации сохранения низкого конфликтного потенциала в евроатлантических взаимоотношениях ведущим типом поведения членов НАТО до определенного периода являлась «добровольная солидаризация» с курсом США. Если во взаимоотношениях преобладал конфликт, данная модель уступала место более сложной конструкции, позволявшей поддерживать структуру блока в состоянии эластичного равновесия: ведущую роль начинали играть «субсоюзы» нескольких стран, преследовавших собственные цели. При этом не исключалось участие одного и того же государства в двух разных группировках. Внешние и внутренние воздействия, которым Организация Североатлантического договора была подвержена на протяжении полувека, сформировали достаточно гибкий механизм взаимодействия, позволяющий, при необходимости, обходить острые углы во взаимоотношениях и сохранять шансы на выработку консолидированной позиции.
Однако, несмотря на то, что и американская и европейская политическая традиции рассматривают мирорегулирование на многосторонней основе как более предпочтительный способ решения международных проблем, правительства по обе стороны Атлантики демонстрируют различную степень приверженности многосторонним механизмам. Этому способствует различный исторический опыт Европы и США а также, что более важно, разность их силовых потенциалов, приводящая к различному мировосприятию.
Важнейшие различия европейской и американской стратегических культур основаны на отличных друг от друга представлениях о допустимом соотношении силовых и не силовых (политических) методов нейтрализации внешних угроз.
В Европе полностью разделяют озабоченность США распространением ОМУ и терроризма. Но в своих программных документах европейцы стараются избегать жестких формулировок типа «оси зла». Более того, в документах Евросоюза в примирительном тоне говорится о том, что «наиболее практичным способом борьбы с ... угрозами является разрешение застарелых проблем региональных конфликтов». Европейцы не склонны к изоляции и подавлению «опасных» режимов, а предлагают интегрировать их в международное сообщество путем «перевоспитания». Предполагается, что идя по пути «перевоспитания» возможно на практике доказать авторитарным государствам, что отказ от агрессивных устремлений и сотрудничество более выгодно, чем конфронтация.
Если Соединенные Штаты стоят на позициях «превентивной войны» (preventive war), отмечает Дж. Хейн, то для европейцев более предпочтительно т.н. «превентивное вовлечение» (preventive engagement) . США стремятся однажды покончить с опасным режимом путем его «замены», а ЕС рассчитывает направить такие режимы на путь «добросовестного управления» политическими методами.
С определенной долей условности можно заключить, что в европейском и американском политическом мышлении доминируют две различные парадигмы вследствие чего подходы к решению проблемы односторонности / многосторонности по обе стороны Атлантики существенно различаются. В американской политической традиции в большей степени преобладает консерватизм, тогда как объединенная европейская политика тяготеет к либерально-институциональным методам решения международных проблем.
Проблема многосторонности / многосторонности и в перспективе будет, во многом определять фон трансатлантических отношений в сфере военной политики и безопасности. Следовательно, западное политическое и экспертное сообщество будет еще неоднократно возвращаться к дискуссии о преимуществах внешнеполитического курса над мультилатерализмом (или же первого над последним), особенно по мере того, как США и Европа начнут реализацию собственных сценариев разрешения тех или иных проблем международной безопасности. Ситуация усугубляется также отсутствием внутриполитического консенсуса внутри самих США в вопросе о том какую роль Америка стремиться сыграть в современном мире, - «вовлеченного унилатералиста» или «изолированного мультилатералиста», мирового жандарма или мирового полицейского.
Вместе с тем, кризис концептуального мышления в западном экспертном сообществе во многом обусловленный неопределенностью и переходностью нынешней ситуации в трансатлантических отношениях, препятствует формированию объективной картины, отражающей состояние евроатлантического партнерства на современном этапе, затрудняет выработку универсальной концепции, которая могла бы стать своего рода путеводителем для выстраивания устойчивых американо-европейских связей, в условиях складывания нового миропорядка.
|
|
|
|
