«ЖИЗНЬ СМЕЕТСЯ И ПЛАЧЕТ...» О судьбе и творчестве Тэффи
Надежда Александровна Тэффи так говорила о себе племяннику русского художника Верещагина Владимиру: «Я родилась в Петербурге весной, а как известно, наша петербургская весна весьма переменчива: то сияет солнце, то идет дождь. Поэтому и у меня, как на фронтоне древнего греческого театра, два лица: смеющееся и плачущее».
Удивительно счастливой была писательская судьба Тэффи. Уже к 1910 году став одной из самых популярных писательниц в России, она печатается в крупных и наиболее известных газетах и журналах Петербурга, на ее сборник стихов «Семь огней» (1910) откликнулся положительной рецензией Н. Гумилев, пьесы Тэффи идут в театрах, один за другим выходят сборники ее рассказов. Остроты Тэффи у всех на устах. Ее известность столь широка, что появляются даже духи «Тэффи» и конфеты «Тэффи».
Нет оснований считать, что ее детство было чем-либо омрачено. Она родилась 24 апреля 1872 года в родовитой дворянской семье. Ее прадед Кондратий Лохвицкий (1774—1830) увлекался литературой и во времена Александра I писал мистические стихи. Отец писательницы Александр Владимирович Лохвицкий (1830—1884) был хорошо известным в Петербурге адвокатом, оратором, профессором, автором научных трудов. Ее сестра Мирра Лохвицкая (1869 — 1905) пользовалась популярностью как поэтесса. Она дважды была награждена Пушкинской премией, и ее называли «русской Сафо». Две другие сестры, Варвара и Елена, тоже не без успеха пробовали свои силы в литературе. Мать Тэффи была француженкой по происхождению, она «всегда любила поэзию и была хорошо знакома с русской и в особенности европейской литературой». Училась Тэффи в гимназии на Литейном проспекте.
Вспоминая время учения, Тэффи в рассказе «Мой первый Толстой» писала, что его автобиографическая трилогия была для нее одной из важнейших книг. Здесь же она вспоминает, что, когда ей было тринадцать лет, она поехала к Л. Толстому с просьбой внести изменения в «Войну и мир», так как ей хотелось, чтобы Андрей Болконский не умирал. Но увидев писателя в его доме, она от волнения смогла только протянуть ему фотографию для автографа. О круге своего чтения в этот период, слегка иронизируя, Тэффи писала так: «Тургенев — весной, Толстой — летом, Диккенс — зимой, Гамсун — осенью»
Охотно рассказывая в автобиографических произведениях о своих детских и отроческих впечатлениях и привязанностях, Тэффи никогда не писала о своей личной жизни. Близкий друг старшей дочери Теффи сообщил мне, что первый муж Надежды Александровны был поляк Владислав Бучинский, который после окончания юридического факультета служил судьей в Тихвине. Вскоре после рождения их первого ребенка в 1892 году он оставил службу и поселился в своем имении под Могилевом. В 1900 году, когда у них уже родилась вторая дочь Елена и сын Янек, Надежда Александровна расходится с мужем и начинает свою литературную карьеру в Петербурге.
Первым произведением Тэффи было небольшое стихотворение, опубликованное в сентябре 1901 года в журнале «Север» за подписью Надежда Лохвицкая. В автобиографии своим первым опубликованным прозаическим произведением Тэффи называет рассказ «День прошел» и указывает дату его выхода —1904 год. В действительности этот рассказ был опубликован в 1905 году в «Ежемесячных литературных и популярно-научных приложениях к журналу „Нива"» (№ 8). А еще ранее, во втором номере, вышел рассказ «Рубин Принцессы». Но Тэффи не ошибалась, когда писала, что «первое из моих напечатанных произведений было написано под влиянием Чехова».
Много лет спустя после появления в печати первых произведений Надежда Александровна дала два объяснения тому, как возник псевдоним «Тэффи». Она знала некоего глупого человека Стефана, которого слуга почему-то называл Стеффи. Полагая, что глупые люди обычно счастливы, она «ради деликатности» сократила это имя до Тэффи, сделав его своим псевдонимом и впервые подписав им одноактную пьесу «Женский вопрос». После успешной премьеры этой пьесы она дала свое первое интервью. Когда ее спросили о псевдониме, она объяснила следующее: это имя имеет отношение к одному глупому человеку, и, тут же поправившись, сказала, что это фамилия. Журналист, прервав ее, спросил, не имеется ли в виду песня Р. Киплинга «Taffy was a Walesman / Taffy was a thief» (Теффи из Уэльса, Теффи был вором). Тэффи быстро согласилась, что источником псевдонима был Киплинг.
Естественен и закономерен был приход Тэффи в сатирический еженедельный журнал «Сатирикон». Как справедливо отмечает один из исследователей, «не гоголевский „смех сквозь слезы", а смех вместо слез — такова была позиция „сатириконцев"». Одним из любимых афоризмов Тэффи, который она взяла в качестве эпиграфа к первому тому своих «Юмористических рассказов» (1910), была мысль из шестой части «Этики» Б. Спинозы: «Ибо смех есть радость, а посему сам по себе — благо».
Однако читатели почувствовали и другую ноту в ее «сатириконовских» рассказах. Ее можно определить по-разному. Это и ирония над естественными слабостями человека, не переходящая в сатиру и в чем-то даже оправдывающая их. Это и явственные ноты печали и лиризма, которые будут усиливаться в последующих книгах, и трагическая струя, становящаяся столь пронзительной в одном из лучших сборников Тэффи «Неживой зверь» (1916), не понятая многими современниками и определяемая ими как неизвестно откуда идущий пессимизм.
Помимо работы в лучшем сатирическом журнале России, Тэффи много и часто публиковалась в крупных газетах. Во время революции 1905 года она печатает в петербургских газетах «Биржевые ведомости» и «Речь» свои сатирические и юмористические стихотворения.
Как и большая часть петербургской интеллигенции, она целиком во власти революционных настроений. Вспоминая этот период, уже в конце жизни в рассказе «45 лет» Тэффи описала, как журналисты, актеры и студенты принимали участие в революционных митингах, где вместе со своими друзьями Надежда Александровна слушала Богданова, Каменева, Коллонтай. Писательница вспоминает слова своей матери о том, что ее «маленькая девочка» становится «социалисткой». Когда Тэффи работала в большевистской газете «Новая жизнь», казалось, что предсказания матери сбываются. Впрочем, о своих наивно-революционных стихах она отзывалась весьма скептически.
Гораздо более значительной в писательской судьбе Тэффи была ее работа в газете «Русское слово», которую возглавлял «король фельетонов» Влас Дорошевич. Руководство редакции хотело, чтобы Тэффи писала злободневные фельетоны, но Дорошевич, хорошо понимавший специфику ее таланта, говорил, что «нельзя на арабском коне воду возить».
Тэффи никогда не отказывалась от участия в сборниках и альманахах, издававшихся с благотворительной целью. Она писала для альманаха «Общества попечения о бедных больных и детях», для «Литературно-художественного альманаха кассы «Взаимопомощь» студентов Рижского политехнического института», для «Невского альманаха жертвам войны» и других
Круг общения Тэффи в это время — петербургская литературная элита. Она была участницей «сред» на «башне» Вяч. Иванова, читала свои стихи в доме Сологуба в присутствии таких поэтов, как А. Блок, Вяч. Иванов, М. Кузмин , —достаточно смелый поступок. Уже в Париже Тэффи вспоминала, что одним из ее самых близких друзей был Ф. Сологуб. Хорошо знала Надежда Александровна А. Белого, Н. Гумилева, Г. Чулкова. Даже из простого перечня этих имен видно, что она одинаково свободно входила и в круг символистов, и в круг противостоящих им акмеистов,— что и отразилось на ее поэзии. В подтексте ее стихов все чаще звучит грусть, печаль, меланхолия, даже трагизм. Но ни в коем случае не безысходность. Против «плоского» пессимизма и безнадежного взгляда на жизнь Тэффи знает средство, всю жизнь выручавшее ее. Об этом средстве она хорошо сказала в стихотворении «Подсолнечник», строки из которого могут служить эпиграфом и к поэзии, и к прозе Тэффи:
И если черная над нами встала тень —
Мы смехом заглушим свои стенанья.
Но важно и другое. Период между поражением революции 1905 года и первой мировой войной, а также революцией 1917 года нередко воспринимался русской интеллигенцией как апокалипсический. В 1919 году А. Блок писал: «...что везде неблагополучно, что катастрофа близка, что ужас при дверях,—это я знал давно...»
Осмысляя это время уже в эмиграции, Тэффи так передает его восприятие русской интеллигенцией:
Страдание и смерть, горько обнявшись, заколебались, закружились, захватывая новые области, переходя границы новых государств. По следам танго — везде, везде.
Революция — рев и свист. Выскочило подполье. Сбило с ног. Пляшет.
Матрос с голой грудью и челкой-бабочкой обнялся с уличной девкой. А за ним спекулянт, нувориш... заскакали, заплясали. И сколько их! Весь мир загудел от их пляса».
В этом кратком описании — образ эпохи с явственно угадываемыми мотивами из поэмы Блока «Двенадцать».
Достаточно полное представление о Тэффи как писательнице читатели могли получить после выхода в 1910 году двух томов ее юмористических рассказов. Следуя традиции Чехова, Тэффи представляет огромное разнообразие человеческих типов. В ее книгах изображены мелкие чиновники, журналисты, путешественники и целый ряд чудаков. Все вместе они создают образ «человеческой комедии». С большой изобретательностью Тэффи использует богатство комических приемов, ситуаций, каламбуров, острот. В отличие от юмора Аркадия Аверченко и Саши Черного юмор Тэффи добродушен я высоком смысле этого слова. Он выдает добрую душу самой писательницы. Она не унылый моралист. Ее рассказы — не только обвинительный приговор «человеческой комедии».
Основной эффект произведений Тэффи сравним с той характеристикой, которую немецкий философ Э. Кассирер определяет как «симпатическое видение». Оно приближает нас к реальности человеческого мира, растворяет наше презрение к человеку в смехе и благодаря этому делает нас свободными
Но Тэффи владеет не только искусством «добродушного» смеха. Она умеет сочетать «смех» и «слезы» в своих лучших произведениях, несомненно относящихся к высокому искусству, секрет которого почти невозможно описать в точных терминах. Писательница находит способ соединить смех и слезы, добродушную иронию и сатиру, улыбку и трагическое видение мира. Естественно, очень часто такие рассказы продолжают традиционную для русской литературы тему «Маленького человека». Вот, например, гимназист Коля Факелов из рассказа «Репетитор», открывающего сборник 1912 года «И стало так...». Сцены того, как репетиторствует Факелов в семье, где все «занимаются гусями», невозможно читать без смеха. Но через два месяца работы «репетитору», не только не заплатили денег, но и самым оскорбительным образом выгнали из дома. Вспомнив о своем человеческом достоинстве, Коля бросает «в лицо» хозяину гордые слова: «Вы — невежа, вот вы кто! Прямо вам в глаза говорю, что вы невежа! Да-с! —Он прищурил глаз, выпятил грудь, подбоченился и зашагал с достоинством вперед.—Да-с! Я еще с вами посчитаюсь!»
Горький юмор здесь в том, что эти слова Коля произносит на улице и его никто не слышит. А заканчивается рассказ глубоко трагической нотой боли за попранное достоинство «маленького» человека, заставляющей вспомнить чеховского Ваньку Жукова, чей крик о помощи тоже никем не будет услышан: «Но душа его не могла подбочениться. Она тихо и горько плакала и понимала, что считаться ни с кем не придется, что его обидели и выгнали и что ушел он окончательно, совсем ушел...»
Репутация Тэффи как юмористической писательницы сложилась после издания двухтомника юмористических рассказов. В более поздних книгах растет удельный вес рассказов, аналогичных «Репетитору». Настроение пронзительной печали усиливается в ее прозе. Несчастные старики и дети, человеческая и общественная неустроенность, жертвы войны — таковы темы и герои ее произведений предреволюционных лет.
Читатели, уже привыкшие к мягкому юмору Тэффи, часто недоумевали, знакомясь с ее новыми произведениями, и пытались искать смешное там, где его просто нет. Одна из лучших книг, написанных Тэффи до революции,— «Неживой зверь» (1916) — очень разнообразна по тематике включенных в нее рассказов. Во многих из них, как, например, «Олень», мы ощущаем ту «ласковую печаль», которая была свойственна не только многим ее рассказам, но и лирическим стихотворениям.
Рассказ «Ваня Щеголек» ведется от лица медсестры, ухаживающей за солдатом. От доктора она узнала, что солдат умрет этой ночью. Лирическая атмосфера воспоминаний солдата о своей родине, его мечты о том, как он вернется и снова увидит «диких лебедей», резко контрастируют с тем, что о нем известно. Краткий эпилог, которым заканчиваются воспоминания Вани, Тэффи дает в намеренно спокойном тоне, подчеркивающем трагическое звучание рассказа:
«В полночь сменили меня. А утром я снова пришла в лазарет. Спрашивать не хотелось. Пошла прямо к тому месту, к углу около двери. Кровать стояла белая, тихая, новая, застеленная чистой, гладкой простыней.
Ровно, гладко... Нету Вани Щеголька.
Кончено».
Название всему сборнику дал рассказ со сложным философско-символическим подтекстом, в котором тонко анализируется детская психология, показана пропасть между детским, естественным восприятием мира и лживым миром взрослых.
Непривычно для читателей содержание книги, поэтому и потребовалось специальное предисловие, где Тэффи, опровергая сложившееся о ней представление как об авторе юмористических произведений, утверждает свое право художника говорить правду о мире, столь далеком от совершенства:
«Осенью 1914 года напечатала я рассказ «Явдоха». В рассказе, очень грустном и горьком, говорилось об одинокой деревенской старухе, безграмотной и бестолковой и такой беспросветно темной, что, когда получила она известие о смерти сына, она даже не поняла, в чем дело, и все думала — пришлет он ей денег или нет.
И вот одна сердитая газета посвятила этому рассказу два фельетона, в которых негодовала на меня за то, что я якобы смеюсь над человеческим горем.
—Что в этом смешного находит госпожа Тэффи! — возмущалась газета и, цитируя самые грустные места рассказа, повторяла:—И это, по ее мнению, смешно?
—И это тоже смешно?
Газета, вероятно, была бы очень удивлена, если бы я сказала ей, что не смеялась ни одной минуты.
Но как могла я сказать?
И вот цель этого предисловия — предупредить читателя: в этой книге много невеселого.
Предупреждаю об этом, чтобы ищущие смеха, найдя здесь слезы — жемчуг моей души,—обернувшись, не растерзали меня».
После закрытия газеты «Русское слово» в 1918 году начинается одиссея Тэффи, которая в итоге приводит ее за границу, хотя, уезжая осенью 1919 года, она надеется, что уже весной вернется на родину. К сожалению, не удалось найти сведений о последнем периоде «бегства» Тэффи из России. В «Воспоминаниях» мы прощаемся с ней в тот момент, когда корабль уходит из Новороссийска. Куда?.. Вероятно, в Константинополь, так как известно, что там она была некоторое время. Невозможно установить точно, когда она приехала в Париж: есть только сведения, что уже в начале 1920 года писательница была там.
В феврале 1920 года два ее стихотворения появились в литературном журнале в Париже. Мы знаем и о том, что к апрелю того же года Тэффи организовала литературный салон, описанный Донон Аминадо в его автобиографической книге «Поезд на третьем пути»2. Среди тех, кто посещал салон Тэффи в Париже, расположившийся в маленьком гостиничном номере недалеко от церкви Мадлен, были граф П. Н. Игнатьев, Саломея Андреева, -А. Н. Толстой с женой Н. Крандиевской, Т. И. Полнер, положивший начало эмигрантскому издательству «Русская земля», художник А. Е.Яковлев, который рисовал хозяйку салона, адвокат В. П. Носович и актриса Татьяна Павлова. Дон Аминадо настаивает на том факте, что именно в своем салоне Тэффи услышала рассказ о старом генерале, который стоял у обелиска на площади Согласия, наслаждался видом и бормотал: «Все это хорошо... очень даже хорошо... но que fair? Фер-то — ке?!» Тэффи переработала этот анекдот в известный рассказ «Ке —фер», который появился в первом номере газеты «Последние новости»4 и стал как бы визитной карточкой русских эмигрантов. Этот рассказ определил роль Тэффи в эмиграции как мягкой юмористки, приносившей смех и улыбки другим эмигрантам в их зачастую мрачную, нищую и одинокую жизнь. Признавая эту роль, Амфитеатров написал Тэффи в 1937 году: «Дорогая! Я просто не знаю, как мы будем существовать, не читая Вас по воскресеньям».
С 1920 по 1940 год никакой другой писатель, наверное, не имел такой популярности в эмигрантской среде, как Дэффи. Издательства, газеты, журналы во всех эмигрантских колониях издавали ее произведения. Она была любимицей в Париже, Берлине, Варшаве, Шанхае, Харбине. В течение двух десятилетий едва ли какая-либо неделя проходила без публикации ее рассказов и фельетонов—в газетах («Последние новости», «Общее дело», «Возрождение»—Париж; «Руль» —Берлин; «Сегодня» —Рига) или в журналах («Грядущая Россия», «Звено», «Русский инвалид», «Иллюстрированная Россия», «Русские записки», «Современные записки» — Париж; «Театр и жизнь» — Берлин; «Жар-птица», «Перезвоны» — Рига).
Несмотря на еженедельные публикации в различных периодических изданиях, постоянные просьбы о .сотрудничестве новых журналов, таких, как «Огоньки для детей», несмотря на то, что в период с 1920 по 1940 год ею были составлены и изданы девятнадцать сборников рассказов, Тэффи принимала активное участие в решении самых разных проблем в жизни эмигрантов. Как и И.Бунин, А. Ремизов, Б. Зайцев — писатели так называемого старшего поколения,— Тэффи стала одним из лидеров эмигрантской колонии в Париже. Они составляли прошения, принимали участие в «Днях русской культуры». К Тэффи, одной из любимейших писательниц эмиграции, потоком шли просьбы. Она помогала всем. Ею был организован сбор средств в фонд памяти Ф. Шаляпина, на создание Библиотеки имени А. И. Герцена в Ницце. Тэффи писала специальные произведения для вечеров памяти своих бывших коллег — Ф. Сологуба, Саши Черного. Вместе с профессором В. И. Вышеславцевым, чьи лекции она высоко ценила, и А. П. Мельгуновым она участвовала в дискуссии о русской душе.
Где бы ни появлялась писательница, она вызывала бурную реакцию слушателей. Вот как об этом пишет Лоло:
А вот и Тэффи! Зал хохочет, На миг тоску забыть он хочет...
Тэффи до предела была занята общественной работой — различные клубы и общества выбирали ее то членом, то председателем. Организованный в 1926 году «Настоящий Русский Клуб» выбрал трех своих членов — Тэффи, А. Куприна и А. Давыдова — для участия в литературно-художественных вечерах. Вместе с М. Алдановым, Габриэлем Марселем, Жаком Маритеном, М. Слонимом, Б. Зайцевым, М. Цетлиным и другими писателями Тэффи участвовала в так называемых франко-русских беседах. На первом собрании Союза русских театральных деятелей и киноработников Мережковский был избран президентом, а Тэффи — его заместителем.
В откровенных разговорах с близкими друзьями Тэффи признавалась, что для нее выступления перед многочисленной аудиторией мучительны. Но несмотря на это, а также на неважное здоровье и жесткие сроки еженедельных публикаций, писательница организовала множество «вечеров помощи», на которых она читала свои произведения. И не только в Париже, но и в других городах Франции, а также в Лондоне, Брюсселе и Варшаве. Вместе с А. Ремизовым Тэффи выступала в Брюсселе на концерте «из двух вечеров».
Писатели Дон Аминадо, Б. Зайцев, Д. Мережковский включали произведения Тэффи в программы своих выступлений. Блестящее остроумие, непринужденность, светскость делали Тэффи душой таких вечеров.
Когда писательница была у дочери в Варшаве, она дала интервью, в котором рассказала, как старалась путешествовать инкогнито и какое удовольствие она испытывала, когда это инкогнито раскрывалось.
Часто к Тэффи обращались с просьбой писать крупные произведения, большие полотна. В 1946 году Анри Труайя с сожалением заметил Надежде Александровне, что издать ее рассказ не смог из-за его краткости, и предложил написать что-нибудь подлиннее. За несколько лет до публикации своего единственного романа она сказала, шутя: «Большой вещи писать не собираюсь. И, кажется, ясно почему. Подождем большого стола. А не дождемся —tant pis». В письме к Андрею Седых, написанном много позднее, Тэффи заметила, что читатели просили ее написать еще один роман, но она считает это невозможным: «Жизни не хватит». По-прежнему любимым ее жанром остается рассказ.
Рассказ — самый трудный эпический жанр — имел в России блистательных представителей. Тэффи писала после Чехова — и сохранила свою редкую индивидуальность рассказчика.
Что же отличает поэтику Тэффи? Лаконизм, выпадающий кристаллами афоризма; жесткая и вместе изящная драматургия сюжета и внимание к каждому слову, к каждому знаку препинания. Сама Тэффи писала об этом так: «В миниатюре взвешено каждое слово, каждое движение. Оставлено только самое необходимое».
Тэффи—тонкий и наблюдательный психолог. Она выявляет, систематизирует и коллекционирует типы человеческих личностей. Можно сказать, что она персонифицирует отдельные личностные характеристики. Хвастун, кокетка, дурак, неудачник из ранних рассказов вошли в эту коллекцию. В эмиграции оказалось, что эти типы живы; поэтому Тэффи переиздает некоторые ранние рассказы .
Но комические и серьезные, трагические мотивы обретают новое звучание. В рассказе «Как быть?» Тэффи высказывает предположение, что в эмиграции читатели подразделяются на тех, кто ожидает от нее юмористических сюжетов, только забавных эпизодов, и тех, кто желает найти в ее произведениях трагические ноты. По словам писательницы, некоторые читатели обращались к ней с вопросом: «Как можете Вы смеяться в тот самый момент, когда наша родина страдает?» Другие журили ее за выбор столь грустных тем, указывая, что задача писателя — подбодрить эмигрантов: «Зачем Вы берете такие печальные темы, когда и без того так грустно, так тяжело живется! Печатное слово должно поставить себе задачей подбодрить нас, дать нам хоть минутку веселого, здорового смеха, отвлечь от кошмара действительности. Смех озонирует душу... он прямо необходим в наши скорбные дни».
В сборнике «Рысь» собраны произведения, написанные в эмиграции, в том числе очерки, обращенные к этим двум группам читателей. Книгу предварял горестный эпиграф из Екклезиаста: «Не говори: «отчего эти прежние дни были лучше нынешних?», потому, что не от мудрости ты спрашиваешь об этом». Мотив «ласковой печали», возникающий еще в дореволюционных рассказах сборника «Неживой зверь», преобразуется здесь в «великую печаль», сопрягаясь с мотивами смерти, одиночества, тоски и отчаяния.
Трагические ситуации жизни эмигрантов наиболее ярко отражены в рассказах сборника «Рысь». Описывая страдания соотечественников, бежавших из России в Константинополь, Париж, Берлин или Прагу, Тэффи писала:
«Приезжают наши беженцы, изможденные, почерневшие от голода и страха, отъедаются, успокаиваются, осматриваются, как бы наладить- новую жизнь, и вдруг гаснут.
Тускнеют глаза, опускаются вялые руки и вянет душа, душа, обращенная на восток.
Ни во что не верим, ничего не ждем, ничего не хотим. Умерли.
Боялись смерти большевистской — и умерли смертью здесь.
Вот мы — смертью смерть поправшие!
Думаем только о том, что теперь там. Интересуемся только тем, что приходит оттуда.
А ведь здесь столько дела. Спасаться нужно и спасать других. Но так мало осталось и воли, и силы...» («Ностальгия»).
Тэффи пишет, что многие эмигранты вспоминали о своей живой жизни «в здешней загробной» («Сырье»). Испуганные и бездомные, они боролись за жизнь.
«Умер быт —плот нашей жизни. Остался один хаос, и дух наш витает над бездною.Как жить так над бездною — совершенно ведь невозможно.
Не сорвешься сегодня — сорвешься завтра. Ничего не разберешь в хаосе, не наладишься, не устроишься. Небо не отделено от земли, земля не отделена от воды — ерунда, бестолочь и черная смерть» («Вспоминаем»).
Их прошлое существование уничтожено гигантским катаклизмом. Не было более ни родины, ни безопасности. Вместо этого были растерянность, страх и нищета. Как уцелевшие после кораблекрушения на острове, они оказались одинокими в чужой стране. Надежда вернуться когда-нибудь на родину помогала им выжить. «Только ночью, когда усталость закрывает сознание и волю, Великая Печаль ведет душу в ее родную страну» («Сырье»).
В другом рассказе Тэффи пишет, что эмигранты даже не знали, как выразить свое горе: «У нас каждая баба знает,—если горе большое и надо попричитать — иди в лес, обними березоньку, крепко, двумя руками, грудью прижмись и качайся вместе с нею и голоси голосом, словами, слезами изойди вся вместе с нею, с белою, со своею, с русской березонькой!» («Ностальгия»).
Но как это сделать в Булонском лесу? В рассказе «Башня» Тэффи пишет, что для эмигрантов только небо было знакомым, и они могли сидеть в сквере на скамейке и смотреть на небо, стараясь найти Большую Медведицу. Если найдешь это созвездие, казалось им, отыщешь плот в море окружающей неизвестности. «Нам, русским, почему-то всегда кажется, что мы должны отыскать Большую Медведицу. На что это нам — сами не знаем, но ищем озабоченно, деловито крутя шеей и тыча пальцем в созвездие Ориона.
Почему стараемся — никому не известно».
Спустя почти десять лет после отъезда из России Тэффи публикует свои «Воспоминания». Несмотря на традиционное название, «Воспоминания» являются прежде всего художественным произведением. Сейчас эта книга воспринимается уже как исторический роман со многими хорошо всем известными персонажами. Мы встретим здесь Аркадия Аверченко, Алексея Толстого, Власа Дорошевича, Максимилиана Волошина.
Сюжет книги задан самой действительностью, а сцепление эпизодов определяется последовательностью реально происходивших событий. Тэффи покидает Россию в 1919 году, а" начинает публиковать «Воспоминания» в 1928-м. Однако все события в книге даны только через восприятие Тэффи именно описываемого периода. Автор не дает точного ответа на вопрос, почему она оставила Россию. Нет в книге и однозначно выраженного отношения к революции. Перефразируя известное выражение, Тэффи понимает, что в России все «переворотилось» и неизвестно, как уложится. Хотя трагическое предчувствие будущего явственно звучит в ее автобиографической прозе.
При всей внешней простоте, непритязательности стиля, стремлении не пропустить все смешное и абсурдно-комическое, что происходило с нею и с ее спутниками во время вынужденного скитания по России, книга Тэффи имеет ощутимый подтекст, выраженный в ряде явно символических образов. Вот один из них, подчеркнуто трагический, как бы предсказывающий судьбу целого поколения: «Говорят, океан несет утопленников к берегам Южной Америки. Там самое глубокое в мире место и там на двух-трех-верстной глубине стоят трупы целыми толпами. Соленая, крепкая вода хорошо их сохраняет, и долгие-долгие годы колышатся матросы, рыбаки, солдаты, враги, друзья, деды и внуки — целая армия. Не принимает, не претворяет чужая стихия детей земли...»
Однако мотив Рока, обрекшего целое поколение на трагическое совместное одиночество в чужой стихии, которая «не принимает и не претворяет их», в конце «Воспоминаний» приобретает и другое значение. Сюжет книги неожиданно обрывается, судьба героини, ее друзей и врагов не закончена, не поставлена точка над «I».
«Как часто упрекают писателя,—подчеркивает Тэффи,—что конец романа вышел у него скомкан и как бы оборван. Теперь я уже знаю, что писатель невольно творит по образу и подобию судьбы, Рока. Все концы всегда спешны, и сжаты, и оборваны».
Разомкнутый финал, неожиданно обрывающий «все нити», как бы отрицает литературность приема: закончилась определенная полоса жизни — закончилась книга. Однако открытость финала имеет и другой смысл. Самое создание книги через десять лет после происходящих в ней событий свидетельствует о том, что автор вступил в новую полосу жизни. Творчество продолжается, продолжается противостояние судьбе.
Говоря словами Блока:
И, наконец, увидишь ты,
Что счастья и не надо было,
Что сей несбыточной мечты
И на полжизни не хватило,
Что через край перелилась
Восторга творческая чаша,
И все уж не мое, а наше
И с миром утвердилась связь.
Писательская судьба Тэффи в эмиграции сложилась удачно: она много и плодотворно работала. Но мотивы тоски по родине, мотивы ностальгии определяли ее творчество на протяжении многих лет.
Рассказы в сборнике «Рысь» и в других, изданных в течение первых десяти лет эмиграции, создают картину психологического состояния эмигрантов и их жизни в целом. В последующие годы писательница не усугубляет в своих произведениях негативных сторон эмигрантского быта. Постепенно эмигранты приспособились к жизни в чужой стране, их страх мало-помалу исчезает, но Великая Печаль остается. В рассказе «Смешное в печальном» она замечает: «Время, которое мы переживаем,—тяжелое и страшное. Но жизнь, сама жизнь по-прежнему столько же смеется, сколько плачет. Ей-то что». В фельетоне («Воскресенье») она пишет: «Наши радости так похожи на наши печали, что порою их и отличить трудно». В сущности, Тэффи указывает пути преодоления трагедии : мир детской фантазии, мир России прошлого и любовь, нежность.
В сборниках «Книга июнь» (1931), «О нежности» (1938), «Земная радуга» (1952) напечатаны рассказы о детях, и мы входим в их мир воображения, полный теплоты и свежих впечатлений. Взрослые в этих рассказах любуются детьми и их фантазией, чаще же просто не понимают детей. В рассказе «Гурон» мы встречаем мальчика, невинную жертву непонимания взрослых. Одиннадцатилетний Серго живет в Париже с тетей Линет и страдает от упреков тети и старого дяди, от столкновения двух культур. Линет недовольна тем, что племянник все время мечтает о гуронах (индейцах); дядя недоволен тем, что мальчик забывает русский язык. «Все на свете вообще так сложно. В школе одно, дома другое. В школе — лучшая в мире страна Франция... Дома — надо любить Россию, из которой убежали».
В сборнике «Ведьма» Тэффи развивает тему России прошлого с исконно присущими ей фольклорными образами леших, ведьм, домовых. Иногда это дано сквозь призму детских воспоминаний или ностальгии взрослых героев.
Тема любви достигает у Тэффи своего высшего проявления в сборниках «О нежности» (1938) и «Все о любви» (1946). Для писательницы самую большую ценность представляет нежность — качество, которое она ищет не только в мире людей, но и в мире животных. Она писала: «Ни один из моих рассказов, за редким исключением, не вызывал такого горячего отклика читателей, как именно рассказы о животных».
В 1936 году в Париже открылся Русский театр, скетчи Тэффи вошли неотъемлемой частью в его репертуар. Драма интересовала писательницу на протяжении всего ее творческого пути. В эмиграции пьесы Тэффи пользовались таким же успехом, как и в дореволюционной России. По воспоминаниям Н. Берберовой (жены В. Ходасевича), пьесы Тэффи и Алданова выдерживали максимальное количество представлений — десять и даже двенадцать. В 1937 году состоялась премьера новой четырехактной пьесы Тэффи «Момент судьбы», действие которой происходит в современном Париже. После шумного успеха пьеса была поставлена в Монтражи, Ницце и Марселе и, кроме того, в русских театрах в Лондоне, Берлине, Риге, Варшаве, Праге, Белграде, Софии и Шанхае. Спустя два года эмигрантская печать с восторгом приветствовала ее новую пьесу «Ничего подобного», поставленную Н. Евреиновым в Париже.
Несмотря на постоянный успех, сопутствующий ее произведениям, Тэффи сознавала, что как драматург она лишена настоящей публики: эмигранты — это лишь маленькая часть огромного русского народа. Говоря об этом, она кратко и проницательно замечает: «Из всего, чего лишила меня судьба, когда лишила Родины, моя самая большая потеря — Театр».
В годы второй мировой войны писательница жила во Франции. Трудности военных лет, лишения, которые ей пришлось вынести в оккупированном Париже, подорвали ее здоровье. В. Васютинская вспоминала, что однажды, после выступления на сцене по настоятельной просьбе публики, Тэффи пришлось два месяца лежать в постели '. Но, несмотря на это, писательница редко отказывала в просьбах о помощи. Ее щедрость всегда удивляла. Даже в последние годы жизни, испытывая материальные затруднения, вызванные тем, что она уже не могла работать так продуктивно, как раньше, из-за постоянных болей, не отпускавших ее, Тэффи старалась помочь хоть чем-нибудь окружающим ее людям.
К концу сентября 1952 года Тэффи, как бы чувствуя приближение смерти, начала прощаться с друзьями. Она умерла 6 октября 1952 года. Через два дня в Александро-Невском соборе в Париже ее отпевали, а потом похоронили на русском кладбище Сен-Женевьев де Буа. Б. Зайцев прочитал короткую эклогу на смерть близкого друга, а Г. Алексинский — стихотворение самой Тэффи:
Он ночью приплывет на черных парусах,
Серебряный корабль с пурпурною каймою.
Но люди не поймут, что он приплыл за мною,
И скажут: «Вот луна играет на волнах...»
Как черный серафим три парные крыла,
Он вскинет паруса над звездной тишиною.
Но люди не поймут, что он уплыл со мною,
И скажут: «Вот она сегодня умерла...»
Представленное в данном сборнике— лишь небольшая часть наследия Тэффи . В него не вошли стихотворения, роман, драматургия, историческая проза (например, «Распутин. Воспоминания»), мемуарные очерки о современниках — А. Куприне, А. Толстом, Ф. Сологубе, К. Бальмонте, Г. Чулкове, 3. Гиппиус и др. Собрание сочинений Тэффи насчитывало бы не менее десяти томов. Но и малая часть ее творческого наследия, включенная в это издание, несомненно, дает представление о Тэффи не только как об авторе остроумных юмористических рассказов, но и как о крупном русском прозаике.
Более полувека назад известный русский писатель А. Куприн справедливо отметил «замечательный, драгоценный» талант Тэффи. Будем надеяться, что более полное познание и прочтение Тэффи советскими читателями впереди.