(1) Семи-восьмилетним мальчишкой я увлекался «Тремя мушкетёрами» Дюма. (2) Пухлый том с волнующей эмблемой в виде мушкетёрского плаща, скрещенных шпаг и широкополой шляпы — первая книга, которую я сам прочитал. (3) Я уже знал многих писателей: Диккенса, Скотта, Купера. (4) Их читала мне мама. (5) Я любил эти чтения вслух, но глубокая прелесть книг, когда прочитанное так сплетается с самой жизнью, что уж не знаешь, где жизнь, а где вымысел, открылась мне впервые, когда я сам прочитал «Трёх мушкетёров».
(6) У меня было три закадычных друга. (7) Мама подала мне мысль превратить друзей в мушкетёров и пережить с ними наново историю любимых героев.
(8) Со временем игра наша приобрела чёткую форму, хотя мы никогда не разыгрывали сцен из романов Дюма: ни погони за бриллиантовыми подвесками, ни завтрака на бастионе Сен-Жерве, ни расправы над миледи. (9) Не придумывали мы и своих собственных с завершённой интригой сцен. (10) Наша игра была лишена всякой театральности. (11) Быть может, это объясняется тем, что нас увлекал в этой игре не сюжет, а та атмосфера тесной дружбы, которая ежеминутно могла быть подтверждена ударом шпаги, дружбы, полной самопожертвования и бескорыстия, дружбы, в которой четыре человека ощущали себя, как одного, и четыре сердца, как одно сердце.
(12) ...Последующие годы мы виделись значительно реже, чем в пору детства. (13) Наши жизненные пути разошлись, у каждого появились свои интересы, свои надежды, а порой и тревоги, о которых не расскажешь даже самому близкому другу. (14) Но это не значит, что ослабли связующие нас нити. (15) Каждое более или менее значительное событие в жизни одного из нас как-то само собой собирало всех вместе.
(16) В последний раз мы встретились 22 июня 1941 года. (17) Мы знали, что это будет последняя наша встреча, и молчали. (18) Тень вечности скользнула над нашим столом. (19) У Бориса детски дрожали пухлые губы. (20) Павел опустил голову, он мог многого добиться в жизни, но, беспощадный к себе, он не ждал пощады от судьбы.
(21) О судьбе своих товарищей я узнал, вернувшись после контузии зимой сорок третьего года в Москву.
(22) Дома    меня ждало письмо от Бориса. (23) Он писал: (24) «Я стал такой злой и упрямый, а мне всё злости мало. (25) Хочу знать всё про вас: кто живой, а кто пал от руки фашистов, чтоб и за эти жизни взять с них ответ». (26) Я написал Борису, что знал.
(27) Павел пал в боях за Москву. (28) Его имя значилось в коротенькой заметке Информбюро. (29) Там сообщалось об упорном бое, разгоревшемся в селе Н. между группой советских бойцов во главе с младшим лейтенантом Аршанским и ротой немецких автоматчиков. (30) Советские воины, отрезанные от своей части, засели в здании сельсовета и в течение нескольких часов отражали атаки немцев. (31) В конце концов немцам удалось поджечь деревянное строение.
(32) Советские воины предпочли погибнуть в огне, нежели сдаться в плен.
(ЗЗ) Заметка была написана в обычном тоне: кратко, сухо, без подробностей. (34) Но я, для которого младший лейтенант Аршанский был соратником по Чистопрудным боям, очень хорошо представил, как всё это происходило. (35) Да, вот о таких, как Павел, разбился характер новоявленных тевтонов.
(36) О судьбе Коли я узнал несколько позже. (37) Оказалось, он никогда не был на Волховском фронте. (38) Он погиб у Ильменя.
(39) В один из московских госпиталей прибыл его товарищ, однокашник, который был с ним в последнем бою. (40) И последнее, что он видел, перед тем как его ранили, был Николай, тащивший на спине раненого товарища.
(41) Мать Николая, пришедшая вместе со мной в госпиталь, спросила почему-то раненого, видел ли он лицо Николая в этот момент.
(42) Нет, сказал тот, товарищ, которого тащил Николай, был очень велик и грузен. (43) Коля так согнулся под тяжестью его тела, что лицом едва не касался снега.
(44) Коля был маленьким и тщедушным. (45) Я помню: сумка с провизией или туго набитый ученический портфель казались ему немалой тяжестью, и он поминутно перекладывал ношу из руки в руку. (46) Я бы нисколько не удивился, услышав о самом невероятном его подвиге. (47) Его беспечной дерзости хватило бы на любое отважное деяние. (48) Но рассказ раненого поразил меня: то, что сделал Николай, было сверх его физической силы.
(49) Иначе сложилась судьба Бориса. (50) 0н прошёл до конца весь беспримерный путь русского солдата. (51) Убитый под Ельней, он воскрес под Молодечно. (52) Он брал Варшаву и, оплаканный матерью в дни штурма Кёнигсберга, прислал ей весть из-под Кюстрина.
(53) Четырежды раненный, дважды контуженный, дважды объявленный погибшим, он брал Берлин, и не его вина, если он не был в числе тех, кто поднял знамя над горящим рейхстагом.
(По Ю. Нагибину *)
* Юрий Маркович Нагибин (1920—1994) — российский писатель, прозаик, журналист, корреспондент. Учился во ВГИКе на сценарном факультете, окончить который не удалось: началась война. Тема войны, впечатления, воспоминания впоследствии нашли отражение в его военных рассказах. После окончания войны занимался журналистикой, но не оставлял работы над прозой: рассказы «Трубка», «Зимний дуб» были очень популярны.
В середине 50-х годов один за другим выходят сборники рассказов «Человек и дорога», «Чистые пруды», «Далёкое и близкое», «Ранней весной». В 1980-е Нагибин пишет цикл рассказов о «великих» (Гёте, Бах, Тютчев, Лесков и др.).
Много сил Нагибин отдал кино, написав сценарии таких известных фильмов, как «Председатель», «Директор», «Красная палатка», «Чайковский», «Ночной гость» и др.

1. Проблема детской дружбы и детских игр. (Какие черты характера закладываются в детстве и как они зависят от игр?)
2. Проблема поведения и поступков людей на войне. (Как ведут себя люди в экстремальных ситуациях?)

1. В детстве игры с друзьями привлекают часто не интригой и театральностью, а атмосферой тесной дружбы, полной самопожертвования и бескорыстия.
2. В экстремальных условиях войны люди способны выйти за рамки человеческих возможностей, преодолеть себя и совершить подвиг

---

(1) Кабинет-министр Волынский прошел через сущий ад, и, если бы даже его помиловали, это лишь на короткое время оттянуло бы его мучительный конец. (2) Он был разбит, истерзан, размолот и не мог жить. (3) Он с самого начала знал, что обречен, и ни добровольное признание, ни чистосердечное раскаяние, ни самое гнусное предательство, ни даже заступничество государыни – ничто не могло спасти его от неизбежной смерти. (4) Бирону, фавориту царицы, нужна была такая устрашающая публичная казнь, чтобы навсегда подавить решимость недовольных, парализовать страхом их волю. (5) Волынский смирился со своей участью и лишь молил в душе, чтобы поскорее наступил желанный конец. (6) Когда огласили приговор, он испытал не страх, а облегчение.
(7) С этим чувством и пошел на казнь. (8) Его окружала громадная толпа, которая с бессмысленным равнодушием рассматривала его окровавленное тело. (9) Всем было интересно посмотреть, как неприступный вельможа, прежде вселявший священный трепет, теперь низвергнут безжалостный судьбой в море бедствий и теперь превратился в обычного смертного – жалкого, слабого и ничтожного.
(10) Обведя гаснущим взглядом людей, Волынский вдруг оступился о знакомые черты. (11) Он в тот же миг узнал Василия Тредиаковского, которого с поразившей всех жестокостью наказал только за то, что поэт осмелился перечить его приказу. (12) Он вспомнил окровавленное тело Тредиаковского, вспомнил его жалобные крики и беспомощные стоны, и только теперь понял, какую невыносимую боль причинил этому безвинному человеку. (13) Что ж, зато теперь этот оскорбленный и униженный любимец муз сможет сполна насладиться муками своего жестокого истязателя. (14) Смотри, несчастный бумагомарака, как палач затянет веревку на моей шее, распотешь свою душеньку, порадуйся позорной смерти своего ненавистного обидчика... (15) Волынский с презрением отвернулся, но что-то заставило его еще раз оглянуться на застывшего Тредиаковского. (16) «Господи!» - против воли вырвалось из самого сердца бывшего фаворита. (17) Из бездушной людской массы на него смотрели человеческие глаза, полные жалости и сострадания. (18) И Волынский, тяжело дыша, ободряюще улыбнулся Тредиаковскому.
(19) Казалось, тот начал что-то быстро жевать, его круглое лицо заходило ходуном. (20) «Да он плачет!» - осенило Волынского, и сердце его засочилось. (21) Он был близок к тому, чтобы понять на исходе жизни что-то очень большое и важное, к чему никогда не подступала его жестокая и целенаправленная душа, охваченная жаром властолюбия. (22) Но не успел: по знаку палача на него накинулись подручные и стали сдирать кафтан. (23) Он уже не увидел, как рванулся к плахе Тредиаковский, что-то крича перекошенным ртом, как испуганно раздалась толпа, как кто-то схватил поэта, заломил ему руки и потащил прочь с места казни.
(Текст по Ю. Нагибину)